Чуковский К.И. Живой как жизнь : о рус. яз. / Корней Чуковский ; [вступ. статья Л. Крысина]. – Москва : Детская литература, 1982. – 272 с.

Это очень известная научно-популярная книжка Чуковского о языке, практически классика. В ней много верного и актуального и сейчас. Со всем, что касается самоорганизации, саморегулирования языка, критериев этого саморегулирования - можно легко согласиться. Как и с идеей дуалистической сущности языка. С одной стороны, он активный субъект, который сам знает и выбирает, что ему подходит и что нет. С другой стороны, он объект, испытывающий на себе воздействие внешней реальности и отражающий ее. Поэтому Чуковский, споря с пуристами, призывает нас не бояться иностранных заимствований, советских сокращений по типу "загс", "вуз" и "совхоз", а также вульгаризмов: все эти включения, бывшие ранее посторонними, язык принимает, обкатывает, ассимилирует, подчиняет своей системе.

То есть Чуковский полагается на мудрость языка и мудрость народа как его носителя. И в то же время он ведет борьбу за чистоту языка, за литературное произношение, против канцелярита, неуместных вульгаризмов и прочего. Тем самым он нам говорит, что язык подлежит "воспитанию". Тут есть кажущееся противоречие, но, видимо, оно кажущееся, поскольку автор говорит все же не о воспитании языка, а о воспитании его носителей. Но дальше его уносит в материализм: он верит, что по мере развития общества, по мере того, как советские люди будут все более и более образовываться, как будет крепнуть советская интеллигенция, языковые аберрации станут редки. И здесь, как мне кажется, он впадает в грех, из-за идеологических соображений принижая великую идеальную сущность языка, сводя его до надстроечной функции. То есть по мере укрепления "материально-технической базы" коммунизма мы, как ему казалось, будем "более лучше" есть, учиться и говорить.

Жизнь опрокинула эти рассуждения хотя бы потому, что СССР накрылся медным тазом, советский социализм тоже, а язык жив и развивается, впитывая и обрабатывая новые и новые языковые реалии, в первую очередь, связанные с технологиями, интернетом, политикой, массовой культурой. Так что самое важное и "живое" в книжке Чуковского - те главы, где он пишет о языке как живом, меняющемся, адаптивном образовании, неподвластном прихоти или давлению отдельных людей.

Чуковский, впрочем, ставит и заостряет одну очень интересную проблему на стыке наук (скорее всего, педагогической психологии и лингвистики), а именно: культура речи неотделима от общей культуры, говорит он. У пошлого человека и речь будет пошлая. Победим бюрократию - победим и ее канцелярский язык. Получается такой слоеный пирог: материальная база (базис) - общественное сознание (надстройка) - язык. Для Чуковского, который стал материалистом-ленинцем, вопроса "что первично" не существует: язык - надстройка надстройки. Но как же тогда быть с умным, живым языком, который не подчиняется догматам? Как быть с его субъектностью чуть ли не трансцендентной природы ("В начале было Слово")? Для Филона Александрийского слово - Логос - образ Бога, "второй Бог". То же и в христианстве: оказывается, Логос рассматривается как одна из ипостасей Святой Троицы, творец мира, имеющий божественную сущность. Чуковский наверняка об этом знал, просто не мог не знать, но в конце 1960-х, когда вышла эта книжка, рассуждать об этом не мог. Вместо этого он рассуждал о блестящем языке трудов Ленина и о словаре, порожденном социализмом. Если принять во внимание этот контекст, то книгу эту можно и нужно читать, ибо она интересна, доступна написана, изобилует яркими примерами и пронизана любовью к языку.

Сергей ГОГИН